НИЖЕГОРОДСКИЙ ЭКОНОМИКО-ПРАВОВОЙ КОЛЛЕДЖ имени Героя Советского Союза Бориса Павловича Трифонова

Решетка вентиляционная металлическая

Он старался и по звуку, и по экспрессии перенять от оркестра развитие мысли, замедленно и все более торжественно совершая октавное восхождение к его конечной вершине. С неспешной значительностью игрались и следующие ходы, ведущие к главной теме. Вся гаммообразная фактура главной партии абсолютно преображалась, теряя «пассажность». Это были говорящие ноты, полные глубочайшего философского содержания, подсказываемого неумолимым ostinato литавр. Этический смысл обрели вторая тема первой части и вся вторая часть, возвышенные и очищенные, предстающие как некая идеальная духовная категория.

Замедленно по сравнению с обычным темпом игрался финал. Вайман говорил, что быстрый темп в финале нарушит целостность цикла, а главное - будет противоречить философской идее произведения. Финал должен звучать значительно, а не просто как веселое, жизнерадостное народное рондо. Соответственно Михаил Израилевич укрупнял штрих, усиливал напор интонаций. Аналогично менялось отношение к сонатам. В раннем периоде его любимыми были Первая, Седьмая, Девятая (Крейцерова), в чем проявила себя решетка вентиляционная металлическая установившейся традиции и большая доступность сонат «героического» Бетховена, в силу относительной открытости их эмоционального строя. Крейцерова привлекала и яркой концертностью, послужившей вообще причиной ее особенной популярности среди широких масс слушателей.

С годами развивавшаяся концепционность музыкального мышления Ваймана привела его к философскому переосмыслению сонатного наследия композитора. В ноябре 1965 года в Малом зале Ленинградской филармонии Вайман сыграл весь цикл бетховенских сонат, и сыграл в совершенно неожиданной интерпретации: он пошел от Десятой и словно распространил ее атмосферу на все предыдущие. Ростки бетховенского этоса он скрупулезно выявлял в героике первых опусов и показывал, как это с постепенно завоевывал пространство в других сонатах. И все-таки в 1955 году Михаил Израилевич был только на пороге открытия (для себя) философского Бетховена.